Случаи из моего далекого прошлого.

Р.Г. Рузанова

Купание.

Однажды, это было в июне, мне было лет 6-7, я с ребятами убежала на Тару (река) купаться. До этого бабушка мне говорила, что купаться мне нельзя. Я болела скарлатиной, у меня болели уши, и купаться мне было нельзя. Да еще и не время было. Но мне так хотелось. И я тайком сбежала от бабушки. Как я радовалась, весь день почти была в воде. День был очень жаркий, а вода с краю теплая, мелко, песочек! Но потом все девчонки захотели кушать, и мы побежали домой.

Бабушка меня наказала крапивой по попе. Я так плакала навзрыд, а вечером у меня появился жар. Я вся горела, теряла сознание, плакала, металась. Бабушка положила меня на пол. Это я заболела воспалением легких. Проболела очень долго. Лекарств никаких не было. Бабушка лечила меня всякими травами. Я была очень слаба, подолгу сидела у окошка, смотрела на улицу. Девчонки меня жалели. Я переболела так, что потом уже никогда не купалась, и плавать не научилась.

Эвакуированные.

Это было летом 1941 года.

Стоял жаркий, пыльный месяц июль. К нам в деревню Низовую привезли семьи эвакуированных с Украины, я не знаю из какого села. Рядом с нашим домом пустовал другой дом на две половины. В каждой половине была одна комната. В комнате стояла, как и во всех избах и домах, большая русская печь. В первой половине поселили семью Гавриленко: мать, дочь Дуся, два пацана - Петька и Ванька и еще две малышки. С собой они привезли большой сундук метра 1,5 длиной и высотой с метр. У пацана Ваньки был свисток, и он начал сразу у нас под окнами свистеть. Мы тоже были на улице: я, Валя (6 лет) и Нина (2 года). Мы у Ваньки стали отбирать свисток. Он его выронил, а я спрятала в маленькое окошечко в подполе. Потом его мама пришла к бабушке моей, стала жаловаться. Я полезла в подпол, нашла свисток и отдала. Ванькина мать плохо говорила по-русски, и она увела меня к себе, угостила сушеными фруктами: яблоками, грушами, урюком, черносливом. А потом нас всех посадила в сундук, и мы там сидели и ели. Мы подружились с этой семьей. Моя бабушка очень их всех жалела и помогала, чем могла.

Тетка Лукерья.

Напротив нас в Низовой жила тетка Лукерья с двумя детьми: Лизой и Костей. Отца у них забрали в 1937 году, и от него не было никаких вестей. С Лизой и Костей мы играли. Жили они очень бедно. Утром рано, часов в 6-7, тетка Лукерья придет к бабушке и говорит:

- Степановна, дай уголька.

Спичек не было раньше в войну. А у бабушки в русской печке всегда уголек был. Потом опять приходит:

- Степановна, дай капустки.

Бабушка дает чашечку капусты. Мы садили много, много поливали. Таскали воду на коромысле из озера. Солили большой чан, ведер на 10. Много солили огурцов в бочке, груздей. Капуста, грузди, огурцы каждый день были на столе. Огород у нас был соток 20 - это 2 тысячи квадратных метров. Весь мы его засаживали морковью, брюквой, редькой, репой, свеклой, горохом, бобами, капустой, картошкой. Помидоры, огурцы и тыква росли отдельно около дома в огуречнике на навозных грядках. Все лето мы пололи и поливали этот огород, зато зимой было много овощей и картошки.

Природные витамины.

Когда я была маленькой, было мне лет 8-9, бабушка часто брала меня в лес. У нас на родине, в Низовой, недалеко от деревни, километра полтора, был лесок, в котором росли черная и красная смородина. Лес так и назывался - «Смородиновый куст». Там росли береза, осина, ольха и много-много ягодных кустов. Были там и кочки, иногда между кочек была вода. Все было перепутано, много паутины, комары, пауты, осы. И вот, раз я плохо слышала, то боялась заблудиться. И не столько брала ягоды, сколько ходила за бабушкой, ела ягоды и била комаров, хныкала, хотела пить. Бабушка моя не одна, а с такой же бабушкой Марией. И у той бабушки была внучка, Маша, моя подруга. Смородины мы набирали много, как корзиночку (около ведра) наберем, так домой идем. Смородину сушили, сахара раньше не было; вернее, он был, но у нас не было денег, чтобы его купить. На другой день опять идем в этот лес за смородиной. Брали только черную, красную не брали, она почти не сохла, а только вытекала. Зимой эту сухую смородину заваривали кипяточком и варили кисель или так ели. Еще из нее стряпали лепешки черные.

С самой ранней весны мы начинали есть витамины из леса. Первыми появлялись медунки. Это такая трава невысокая, лист у нее маленький, мохнатенький, цветет мелкими синими или фиолетовыми цветочками, собранными в розетку. Нарвешь медунок корзину, чистишь и ешь. И руки, и язык коричневыми делаются. Медунки заканчивались в первых числах июня и начинался полевой чеснок. После медунок поспевал и полевой щавель или кислица. Тоже рвали его помногу, ели просто так. Он был не очень кислый, а если постоит в погребе, так вкуснота. Из него варили похлебку: немного картошки туда, лучку зеленого и сметанкой забелишь. В это же время появлялась крапива двудомная, с широкими листьями. Из нее тоже варили суп прекрасный.

Чеснок рвали тоже - корзинку. Он не такой горький, как в огороде, у него перышки уже. Корзинка ночь в погребе постоит, и чеснок такой сделается вкусный, сладкий. Его прямо макали в соль и ели, или без соли, потому что на соль тоже нужны были деньги. Соль зря не тратили.

После чеснока, уже к Петрову дню (12 июня) поспевали саранки. Они цветут как лилии, граммофончики такие оранжевые, но мельче, чем лилии садовые. А вот корень у них - оранжевая луковица из чешуек. Ее выкопаешь лопатой, помоешь и ешь. По вкусу ее и сравнить даже не с чем. Вязкая она, не кислая, не сладкая, не горькая, приторная.

После саранок поспевали пучки и шкедры. Может у них другое название, но я не знаю. Такой стебель высокий - трубочка, листья раскидистые, как у тыквы. И пока пучка молодая, нежная, сочная, очень сладкая, ее чистят и едят. А потом стебель делается твердым, и его пацаны срезают и делают такие трубки, из которых стреляют горохом. Набирают в рот горох и стреляют.

Ну, а в июле уже поспевает земляника, красная ягода. Пойдешь в лес до обеда, наберешь корзиночку литра на 3 и после обеда придешь домой. Бабушка достанет из погреба холодного молока, нальет в большую чашку крынку молока литра 1,5 и ягоды туда. Вот вкуснота-то!

Грибы около дома.

Рядом с нашим домом была заброшенная усадьба. Видно жили люди богатые, был большой дом и двор. Хозяев сослали за Васюганские болота, а усадьбу разорили, спилили столбы. Около этих пней от столбов росла крапива, которая сильно жалит. А в этой крапиве росли грибы шампиньоны. Бабушка звала их - "шпионы". Наступает вечер, надо что-то на ужин готовить. Я иду, веточек, палочек везде собираю, хворостинки, прутики всякие, и иду искать грибы. А крапива жалится больно, но все равно чашку набираю. Руки в волдырях, чешутся, а за ночь все заживает. И так каждый вечер. Но если нет дождей, мы таскаем воду из озера и поливаем эти пеньки. Крапиву убирать нельзя было, потому что там был навоз, было влажно, жарко, и грибы росли. Жарили их или варили супчик. Тоже очень вкусно. А запах! Не сравнишь ни с чем.

Первый класс.

Раньше в школу принимали с 8 лет. Но меня в школу не брали. Я плохо слышала. Маме сказали, чтобы она отвезла меня в город, в специальную школу. Но мама не захотела. Она меня очень любила и жалела, и сказала:

- Пусть лучше дома сидит, работница моя .

Я делала уже много: с мамой ездила в лес по дрова, колола их топором, таскала на коромысле воду, дрова домой носила, корову и овец поила, огород копала, полола и многое другое. Как маме без меня, я была старшая.

Мне уже шел девятый год. Однажды к нам пришел парень незнакомый. А окна в доме были завешены, чтобы было не жарко. Я нарвала целый подол гороху. Бабушка позвала меня и спросила:

- В школу хочешь?

Я заплакала:

- Хочу .

- Вот, тебя записали .

А это приехал парень из Москвы - эвакуированный. Его звали - Григорий Зиновьевич. О чем он говорил с бабушкой, я не слышала. Он написал в Москву. Отец его - какой-то ученый. Он прислал мне лекарство, спустишь капли в ухо, а оттуда пена и шипит. Мама собрала меня в школу. В первый класс пришло 41 человек. Посадили меня за первую парту. Все равно ничего не слышу. Что на доске напишут, то и ладно. Потом мама мне стала кричать в ухо: какая буква или цифра. Да я и сама, где-что не пойму, бегу к учителю на край деревни. Ничего не боялась, так сильно хотела учиться. Не знала я: как его зовут, да и говорила с трудом. Первый раз, когда пришла в школу, забыла: как звать учителя, а мама с бабушкой учили меня здороваться. Я видно уже опоздала, захожу в класс и кричу:

- Здравствуй, дядя Зиновей!

Все рассмеялись. Потом меня долго звали «дядя Зиновей». Я не обижалась, но с обидчиками дралась или от них убегала. Я неплохо закончила первый класс. Научилась считать, читать, писать. Григорий Зиновьевич весной ушел добровольцем на фронт. Он был совсем мальчишка, такой маленький, худенький. Я очень плакала.

Моя бабушка.

Моя бабушка, мамина мать, Русинова Евгения Степановна, родилась 6 января 1879 года в Белоруссии. Они были очень бедные, и своей земли у них там не было. Ей было 6 лет, когда отменили крепостное право (1886год), и они всей семьей поехали в Сибирь. В Сибири было много свободной земли: целина - ее никто не обрабатывал. Им дали здесь землю, родители бабушки были люди работящие, и они очень быстро завели хорошее хозяйство. Жили они в Курганке, недалеко от Низовой. Замуж моя бабушка вышла в Низовую за Русинова Михаила Евграфьевича. Бабушка была высокой и красивой, с длинной косой, певунья и плясунья. Они с дедушкой поженились и поехали на заработки на Дальний Восток, на золотые прииски. Дед работал там старателем, то есть добывал в шахтах золотой песок. А бабушка варила, стирала и убирала. Прииск назывался - Алданский. Там у них родился сын Дмитрий и моя мама. Потом они обратно вернулись, в Низовую. Дети были маленькие. Железная дорога только строилась. Дмитрий родился в 1900 году, а мама - в 1908 году. Еще были дети. Всего 14 детей. Но многие умирали маленькие. В живых остались Дмитрий, мама и мамина сестра - Пана, моя Лёля. Дмитрий учился в Москве, в семинарии, и когда вернулся в Низовую, его убили в 1927 году, как говорили, кулаки. Бабушка еще уезжала на Алдан, потом возвратилась. А дедушка остался там. Долго его не было, а потом он объявился в соседней деревне – Малокрасноярке, с молодой женой. Ему было уже 50 лет, а ей 25. Бабушка очень сильно переживала, но была человеком гордым и ему не простила, что он ее бросил с детьми. Мама была уже взрослой девушкой, а Лёле было 12 лет (она родилась 6 августа 1918 года).

Тетя Феня.

Новую жену дедушки звали тётя Феня. Она была высокой, стройной, с большой белой косой. Красивой её нельзя было назвать. Дедушка в Малокрасноярке купил избушку, завёл пчёл и стал единоличником. В колхоз он не пошел работать. Сам пахал на лошади, сеял, убирал хлеб, заготавливал дрова. Была у них корова, лошадь, куры, гуси, свиньи, овцы. Была и своя пашня. По тем временам он считался человеком богатым. Мед он продавал и покупал одежду, обувь. Мебели раньше никакой не было. Стол, табуретки, кровать с периной и большой сундук с одеждой. Детей у деда с тетей Феней не было. Дед видно на приисках накопил золота, поменял на деньги (назывались «боны»). Человек он был очень скупой.

Мы жили бедно. И вот мама соберется к дедушке что-нибудь занять, идем с ней в деревню - 12 км. Транспорта между деревнями не было. У кого была лошадь, ездили на лошади. А у нас не было лошади. Придем, мама что-нибудь просит у деда, а он говорит: "Вот мало самим", или "нету",- то пшенички, то овса и откажет маме. А она ведь его дочь! А тетя Феня тайком маме что-нибудь даст и говорит:

- Не проси, я ведь все равно дам.

Добрейшей души была человек. Я у них подолгу гостила летом: помогала огород полоть, посуду мыть, воду из колодца доставать, полы мыть и другую работу.

Когда приходило время качать мёд, мы с мамой брали ведра, коромысло и опять шли помогать. На стол ставится ванна, тётя Феня с мамой обрезают у рамок с мёдом края и ставят рамки в такую бочку - называется медогон. Вот я ручку кручу как у мясорубки, а рамки там вертятся, и из них вытекает мёд. А внизу у бочки маленькая дырочка, из которой мёд вытекает в ведро или кастрюлю. А мы с Лариской, это дедушкина приёмная дочь с 1934 г., сосём этот мёд с воском из ванной. И до того наедимся мёду, что на языке горько станет. Мёд тяжелее воды в полтора раза, но струйка у него тоньше воды. В отверстие с игольное ушко вода не пройдёт, а мёд может вытечь. Хранили мёд в бочонках, а потом появились фляги.

Было у деда 16 семей пчел, каждый год по-разному. Такая была пасека красивая позади дома, там росла черёмуха, смородина, липа, боярка, шиповник, много было цветов. Там было прохладно и хороший аромат. Ульи стояли на подпорках, под ними - песочек и очень чисто. Пчёлы меня не кусали, я вела себя очень тихо, ходила на цыпочках. Когда тётя Феня умирала, она сказала деду, чтобы он дал по одной семье её сестре, тете Насте Карагодиной, и моей маме. Сестра тоже хорошо им всегда помогала. Но дед пожалел и не стал давать больше мёду. И на другой год, в 1954 году, прилетел чужой рой и часть пчёл улетела, и много пчел погибло. Дедушка потом много раз пытался развести пчел, но это ему не удавалось. Поэтому, если человек умирает, и что-то просит выполнить, то нужно выполнять его просьбу.

Мой дедушка.

Мой дедушка Миша, отец моей мамы, с бабушкой разошелся и так и жил с новой женой тетей Феней в Малокрасноярке. Многие его хорошо помнят в этой деревне. Был он не только пасечником, но и хлебосольным русским купцом. Рядом с его домом был большой базар, куда съезжались крестьяне, колхозники на лошадях из соседних деревень. Раньше рынки были не такие, как сейчас, но всему говорят свое время. Продавалось на этом базаре все свое собственное: поросята, хомуты, уздечки, седла, корыта деревянные, прялки, ложки деревянные, кадушки, валенки, сапоги сшитые, грабли, вилы деревянные, полотенца вышитые, холст, зерно всякое, короба плетеные, сани, телеги, колеса к телегам, табуретки самодельные, деготь. А также продукты: мука всякая, сахар комковой, орехи всякие, семечки, конфеты (особенно цветной горошек), стряпанные деревенские булки, калачи, баранки, мак, мед, сало, мясо. На этом базаре люди знакомились, заводили дружбу, водили хороводы, плясали, пели, играли на гармошках, балалайках, гитарах, мандолинах, играли и на ложках. Мы с мамой часто ходили на этот базар. Он был только в воскресенье. И я очень ждала его, как большого праздника.

Дедушка Миша умер в июле 1962 года. Он часть денег небольших клал на сберкнижку, на похороны, на имя моей сестры Вали и завещал ей, чтобы его похоронить, сделать поминки в 9, 40 дней, полгода, год. А оставшиеся деньги разделить между тремя сестрами. Но сестра распорядилась по-своему. По словам другой моей сестры - Нины, Валя от оставшихся денег купила мужу Толе мотороллер. Толя видно выпил и поехал, не справился с управлением и попал в больницу. Слава богу, что остался жив. А мотороллер потом долго ремонтировал. Сестра Нина обиделась на Валю, а я-то этого ничего не знала.

Мой папа.

Мой папа, Рузанов Георгий Анисимович, родился 7 мая 1907 года. Он жил на одном конце деревни, а мамина семья на другом краю. И как-то эти края мало дружили. Но папа маму все равно приметил и полюбил. Его родители не хотели, чтобы он женился на маме. Встречались они тайно, на высоком берегу Тары. Хотя маме было уже больше 20 лет, бабушка моя тоже не разрешала ей подолгу гулять и иногда разгоняла хворостиной. Такие были строгие нравы. Папа был высокий, красивый: черный чуб, карие лукавые глаза, полные губы. Много он с нами маленькими играл, шутил, загадывал загадки. Работал он конюхом, а мама телятницей. Папа ушел на фронт и в октябре 1942 года погиб, а нам сообщили, что "потерян без вести". И где он похоронен, мы так и не знаем.

Дождь и Тина Даниловна.

В мое детство мы, дети, много работали не только в своем доме, в огороде, но и помогали колхозу. Мы пололи всходы хлебов от сорняков, а сорняк в основном был осот (такая колючая трава), повилика и др. Наши учителя тоже работали с нами. А пашня - посевы хлебов, находилась далеко, надо идти пешком порой до пяти километров. Берем с собой какой-нибудь обед: бутылочку пол-литровую молока, два яичка, две картофелины, а хлеба нам давали за эту работу кусочек - грамм двести. День жаркий, палило солнце, брали с собой и воды. Нам было лет по 12-13.

Однажды мы уже собрались домой. Нас, ребятишек, было человек восемь или девять, и в дороге нас прихватила гроза. Такой ливень был! Мы все промокли, ни одной сухой ниточки. А учительница, которая с нами вместе работала, жила на краю деревни, вместе со своей матерью. И вот она нас всех привела к себе домой, раздела, одела на нас все сухое, а меня завернула в свою шаль. Ее мама вскипятила самовар, и мы пили чай с баранками. Потом Тина Даниловна со своей мамой перестирали наши платьица, а тут выглянуло солнышко, и они быстро высохли. Я так замерзла, думала - заболею, но все обошлось. Обуви у нас никакой не было, мы все лето ходили босиком. В мое детство можно было ходить босиком, машин почти не было, и даже по дорогам росла трава. И как только идет дождь, мы бегаем босиком по лужам, по ромашке.

Тина Даниловна была у нас учительницей по математике, геометрии, алгебре, физике. И если я не смогу решить какую-то задачу, то бегу к ней домой. Она всем помогала. Я очень любила ее и ее предметы. По ним у меня были одни пятерки.

Война.

Когда началась война, я пошла учиться в первый класс. Многого мы не понимали тогда. Нам, ребятишкам, в первый класс приносили в корзинке хлеб: кусочек (грамм 150) на палочке. А палочки были цветные: голубые, розовые, красные, зеленые. Эту зиму хлеб еще был, были запасы. Накопали много картошки, овощей было много, ягод и грибов. Как будто природа нам подавала знак: "Запасайтесь!" Мы и запасались. Каждый день что-нибудь из лесу несем. Эвакуированные ребятишки тоже с нами ходили в лес.

А зима 1941-42 года была такая лютая, холодная, морозы страшные. Мы одну комнату, горницу, закрывали и жили в избе, где была большая русская печка, и вечером топили печку железную. Эту зиму мы перезимовали. Весной вскопали огород, все посадили: и картошку, и овощи. А где-то в июне началось наводнение. Наша река Тара вышла из берегов, затопило полдеревни, но до нашего дома вода не дошла метров двадцать. За Тарой было сплошное море. Огород наш тоже затопило, и картошки почти не осталось. У тех, кто жил в нашем краю, ближе к речке, затопило даже дома. Все это произошло ночью, людей и ребятишек снимали с чердаков и крыш, унесло и много лодок. У тех, кто жил повыше, лодки были, и люди стали помогать друг другу. У нас в доме тоже поселились две семьи эвакуированных. Жили в амбаре, дома на полу спали, готовили в ограде, благо было тепло, соорудили печурку из кирпичей.

Где-то через неделю вода начала спадать, уходить. А в любой маленькой ямке было столько всякой рыбы! Мы завязали с одного конца бабушкину юбку и ловили ею рыбу. Столько ее было много! И варили, и жарили, и еще долго, почти все лето, на речках была эта рыба.

Хлеба, как такового, у нас уже не было. Мама собрала какие-то ценные вещи: полотенца, материю, обувь новую; и поехала в другую деревню, которую не затопило, чтобы поменять на картошку, и эту картошку посадить. Посадили все уже в июне, и тут началась засуха, дождей почти не было. Картошки мы накопали мало: пудов 100 - это 30 мешков. Мама получила за трудодни только один мешок пшеницы и один овса, еще немного проса и гречки. И мы мололи пшеницу дома на жерновах, туда добавляли картофельные очистки, хорошо вымоченные и мытые, все перекручивали на мясорубке. Это был наш хлеб. Вот ведро этого зерна надо растянуть на месяц, на пятерых человек. Потом были грибы, ягоды, огурцы, много овощей, капуста. Ведро овощей на неделю. Никаких сладостей не было, ни конфет, ни сахара. Чай тоже заготавливали свой: белоголовник, лист смородины, клубники. Если в городе были продуктовые карточки, то в деревне мы о них даже не знали.

Телевизоров, электричества и радио у нас не было. Свет был - керосиновая лампа. Керосин берегли. Уроки я готовила днем. Но надо было еще днем напилить дров, наколоть их. Принести домой, воды натаскать, скотину напоить, поэтому, если я не успевала, то готовила уроки при лунном свете или у печки. Зрение свое я напрягала. Спать ложилась рано, часов в 8-9. Вставали тоже рано, мама с бабушкой часов в 5 утра.

Раньше на каждый дом давали налог продовольственный: если корова есть - сдать молоко. И почти все мы его сдавали. Теленок есть - сдать мясо, куры есть - сдать яйца. На гусей и уток только не было налога. Поэтому мы разводили гусей и пасли их около озера. Там, у озера, мы и играли. Сидишь, караулишь этих гусят, пока они маленькие, да надо их сосчитать, чтобы все были. А гусак тоже караулит гусят и может тебя укусить, так убегаешь от него. Гусей в основном продавали, а на эти деньги надо было купить учебники, керосина, спичек, сахарку немного, обувь - калоши резиновые, ситца на платье к школе. Немного птицы оставляли и себе - это было нам мясо. Осенью кололи гусей, уток, теребили их. Из пера делали подушки, перины.

Питались в основном картошкой. Молочко, яички - только по праздникам. Лебеду, траву такую, мы не ели. Нам хватало крапивы, а потом свекольный лист появлялся, и мы оживали. Тяжелое было время, голодное, ничего хорошего я в своем детстве не видела. Но мы росли веселыми и озорными, живыми, румяными. Я не знала, что такое зубная боль. У меня впервые заболел зуб, когда мне было 29 лет.

Санки.

У нас была река Тара. Вся Низовая вытянулась вдоль реки. И по краям, и в середине села были еще речки. Вода была чистая, для питья мы брали воду из Тары. А вот в одной речке было много ключей, она сама маленькая, как ручеек, но вода даже летом в жару ледяная. И такая вкусная! У Тары левый берег, с нашей стороны, был высокий и крутой. Чтобы набрать воды, делали ступеньки земляные. В дождь они были скользкие. А тот берег был пологий, но тоже высокий.

И вот зимой, когда Тара замерзала, мы с того берега катались на санках. Санки были большие, самодельные, на них ставили коробушку, в нее садились человек пять и ехали. Санки иногда переворачивались, и мы все летели в сугроб. Накатаешься за день, весь мокрый, румяный, одежда в снегу, рукавицы в сосульках. Потом отогреваешься на русской печке. Но это было не каждый день, а когда бабушка разрешит.

Вера в бога.

Мои родители и бабушка с дедушкой были люди верующие. Верили в добро, в справедливость.

Раньше у нас в деревне была красивая церковь, она стояла при въезде в деревню на самом высоком месте. Вокруг нее росли ели, сосны, и все это было огорожено. В доме, в углу, вверху была такая полочка, где стояли иконы. В середине - икона Иисуса Христа, икона Божьей матери, и по краям еще какие-то. Перед тем как сесть за стол, все мы молились. А в праздники церковные молились и клали поклоны, стояли на коленях. Соблюдали все церковные праздники. Грех большой был в это время мыться в бане, стирать, мыть пол. Перед Рождеством и Пасхой белили в доме, делали ремонт. Соблюдали Посты, но нам - детям, разрешалось пить молоко. Мясо не ели, яйца и масло тоже. В деревне почти во всех домах были иконы. Деревня была далеко от города, и особенно верующих не преследовали.

Меня долго не принимали в комсомол, потом сказали, что и в институт не примут. Но в десятом выпускном классе из райкома комсомола приезжал инструктор, и меня приняли. А когда я поступала в институт, никто и не спросил даже - комсомолка я или нет?

Когда мама умерла в 1962 году, она велела иконы пустить по реке Таре. Что Валя и сделала. Но бабушка ещё раньше дала мне маленькую медную иконку, которую я всегда ношу с собой. Она, как талисман или "оберёг", хранит меня. Была у нас и Библия в темном переплёте. Но она была напечатана на старославянском языке в 1903 году. Читать её было трудно. Бумага там была очень тонкая, лощёная, как шёлк шелестела. Все заглавные буквы были очень красивые, и отпечатаны красным. Куда она потом исчезла, я не знаю. Еще была какая-то церковная книга, я не помню. Есть еще и распятие медное. Оно много лет было у меня, а потом в 1996 году я отдала его Вале. Другие медные иконки пропали.

Когда я поехала уже работать после института, мама с бабушкой меня благословили, поставили меня дома под матку, лицом на восток, одели кольцо на палец левой руки, дали иконку в руки и перекрестили. Читали какие-то молитвы. Крестили меня в церкви. Потом это все как-то ушло в сторону, но Вера и Любовь к Богу остались. Я всегда в душе была и остаюсь человеком верующим. Чтобы ни случилось в моей жизни, я считаю, что на все - Воля Всевышнего. В праздники большие церковные и в воскресенье я стараюсь не мыться и не стирать. Работать в огороде и по дому грехом не считается. Судить людей тоже большой грех.

Шаль.

У бабушки с мамой было три шали кашемировых: чёрная, красная и жёлтая. Не знаю, кто как распорядился там, но мне дали чёрную шаль.

Был праздник - Пасха. Война уже закончилась, шёл 1947 год. Весна, полянка. Собрались девчонки, мальчишки и решили катать крашенные яички. Я тоже попросилась у бабушки, и она мне разрешила одеть красную шаль или платок, не буду же я в праздник одевать чёрную. Я одела. Только вышла за ворота, догоняет меня сестра Валя, злая такая, срывает с моей головы платок и говорит: "Зачем одела, это мой платок!" Я говорю: "Мне бабушка разрешила". Отобрала у меня она платок и убежала в дом, спрятала его. Я вернулась вся в слезах. Сестра моложе меня на 3 года, но обижала меня. Бабушка её наказала, а мне дала жёлтый платок. Но праздник уже был испорчен. Когда я возвращалась домой, следом за мной бежала и Валя, а я не слышала. И когда я закрывала дверь, в это время она за неё схватилась, и я ей прищемила палец. Средний палец так и сросся, сломана верхняя фаланга, как крючок. Так уж получилось.

Когда я поехала работать, бабушка отдала мне чёрную шаль. В этой шали я и пошла регистрироваться со своим первым мужем, отцом моей доченьки, Ивановым Петром Николаевичем. Не надо было её одевать. Всю жизнь ношу по нему, по своей первой любви траур. Ну откуда же я знала это.

Тиф.

Я училась уже в 4 классе. Шёл четвертый год войны.

Много умерло не только взрослых людей, но и детей. Мыла не было, но люди умудрялись варить мыло из соды и кишок животных. Такое оно было чёрное, как пластилин. Но многие не имели и этого. Мылись в бане без мыла. Во многих семьях и этого не было. Вши были и раньше, а тут раненые приходили с фронта, грязные, немытые, со вшами.

В деревнях начал свирепствовать сыпной тиф, брюшной тиф - страшная болезнь. И всех детей: и девчонок, и мальчишек; и учителей - всех остригли налысо. А чтобы не было страшно, девчонкам разрешили носить платки. Много людей болело. Болезнь заразная.

Но нашу семью как-то эта беда миновала. Бабушка знала много трав всяких, и когда мылись в бане, заваривала берёзовый веник и этой водой нас мыла. Как шампунь. Потом уже привезли мыло немецкое - трофейное и прислали много всяких посылок: с одеждой, обувью.

Война близилась к концу. Я помню хорошо, что маме достался лоскут красного парашютного шёлка. Знаю, что мама сшила из него себе кофточку и еще что-то. А в школу привезли немецкую бумагу - такая бумага белая, тонкая как шёлк, карандаши, краски, чернила. На некоторых листочках были записи по-немецки, учительница нам читала и переводила.

-----------------------------------------------

Вши являются переносчиками сыпного тифа. Это такая болезнь: человек мечется в сильном жару, его трясет лихорадка, есть он ничего не может, его рвет. Люди делаются сильно худые, бледные, желтые.

Веники.

Каждое лето, после Петрова дня или до него, я точно не помню, мы с бабушкой брали тележку. Это такая тележка на двух больших колёсах с оглоблями, площадкой, и ехали в лес. Лес от нас был недалеко, километров полтора, в основном березняк по Ушаковской дороге. Там мы обрезали серпом нижние ветки берез. Резала бабушка, а я таскала. Иногда брали с собой и Валю с Ниной, или они оставались дома, когда Нина была маленькой.

Нарежем полный воз веточек, завяжем и везём. Бабушка за оглобли, да еще веревка через плечо, а я толкаю сзади. Жара, пить хочется, мы босиком, пыль по дороге, пот льёт и с меня, и с бабушки. Приезжали домой, и, под крышей у нас был тенёк. Там сидим и вяжем веники. Я подбираю веточку к веточке, а бабушка завязывает. Нужно столько набрать аккуратненько, чтобы держать веник как в кулаке. Навяжем попарно и подвесим здесь же под крышей на жердочку. Сколько всего, я не помню, но надо, чтобы хватило до новых, и ещё остались. Пар тридцать было, это точно, на все недели. Бабушка хорошо знала в какой день по Луне надо заготавливать веники так, чтобы когда паришься, ни один листик не оторвался.

Баню топили каждую неделю, зимой реже. Жалели дрова. Натаскаем с бабушкой воды в баню и затапливаем. Вначале баня была по белому, то есть весь дым выходил в трубу. А потом, в целях экономии дров, сделали по-чёрному, то есть весь дым был в бане. Но когда топишь дровами, то угара не бывает такого, как от угля. Угля у нас в деревне и не было.

Мельница.

Мельница от Низовой была километрах в трёх, за Тарой. Когда мы получали в колхозе зерно на трудодни: пшеницу, рожь, овёс, то мы его везли на мельницу и мололи. Там была какая-то речка. На ней раньше, до революции, хороший человек сделал плотину или запруду. И вот вода бежала по отдельному руслу и падала как водопад на такое колесо с лопастями и крутила его, а колесо крутило жернова, которые перемалывали зерно на муку.

Мельница - большая постройка, там везде мука, мучная пыль. Вот засыпаешь зерно наверху в ящик, а внизу уже принимаешь муку в мешок. Народу съезжалось очень много на лошадях, устанавливалась очередь. Мельник и его жена были по национальности латыши, очень ласковые и работящие. Была избушка, в которой люди жили, спали на нарах, ждали своей очереди. В избушке стояла железная печка.

Вот смололи мы свою муку, надо пробу снять. Вода, соль и мука - лепешка печётся прямо на железной печке. Аромат такой! Боже! Это не сравнишь ни с чем! Мою маму и меня и еще других женщин с ребятишками мельничиха приглашала к себе в дом, и у них мы спали на полу. За помол расплачивались мукой. Да почти все так платили, денег-то не было. Или кусок холста. Мельник был человек богатый, но и добрый, не скупой, кормили всех, чем бог послал.

Как я радовалась, когда ехали на мельницу. Мельничиху звали тетя Эльза. Они были сюда сосланы. Потом они уехали в 1964 году на родину, в Латвию.

Сено.

Для своей коровушки, овечек мы с мамой заготавливали сено. У меня тоже была маленькая литовка, но косила я плохо. Сено заготавливали за речками - такое место за "Смородиновым кустом". Скот там не пасли. Много было там кустов, которые все приходилось окашивать. Мама брала меня на покос, чтобы не страшно ей было одной. Я ловила бабочек, собирала ягоды, белоголовник на чай. А когда сено подсыхало, мы с мамой шли его сгребать и складывать в копны. Мама моя была сильным человеком, царство ей небесное. Вся в поту, устанет, сколько копен.

Но ходили мы на покос через день, потому что мама пасла колхозных коров на пару (по переменку) с теткой Еленой Кичапиной. Выгоняли коров очень рано, часов в пять утра, и до жары их надо пасти. А в жару их заедал овод, коровы от него спасались в лесу, в холодочке, или залезали на речке в воду и там стояли. Мама в это время приходила домой поесть, что-то в огороде поделать, и посылала нас с Валей караулить коров. Вот сено мы заготовили, сметали в копны, а зимой едем с мамой за ним. Ездили на санях. Запрягали в сани свою корову и ездили. Лошадь не всегда нам давали. Мама ездила с бабушкой. Бабушке было уже под 70 лет. Привозили сено, и мы его уже дома складывали в огуречник. Как кончается сено, опять едем.

Маме моей досталось. К своей маме, моей бабушке, она относилась с большим уважением, и называла ее только "мамынька". Но никак не могла ей простить, что не разрешила выйти замуж после войны, когда уже стало ясно, что папа наш погиб. Мы бы может остались с бабушкой, и мама прожила подольше. Может, счастье бы узнала. Ей было 37 лет.

Кулага.

На трудодни в конце года выдавали частенько рожь. Мама её молола на мельнице в муку.

Были специальные корчаги - это такие большие глиняные горшки, а внизу у них перед самым дном была дырочка, которая закрывалась деревянной пробкой. В корчагу насыпалась ржаная мука или ячменная. Заливалась водой, закрывалась крышкой. Как русская печь протопится, так туда ставили эти корчажки штуки 3 или 4. Мука там упаривалась сильно, и потом корчаги вытаскивали где-то к вечеру и ставили на наклонную плаху. Посредине плахи был выдолблен такой желобок. Пробки убирали. И вот по желобку бежала такая густая, коричневая жидкость. Она сладкая, приторная. Это было сусло. Из него потом делали пиво, а мы, дети, макали в него хлеб и ели.

А ещё из ржаной муки, как из манки, варили кашу. Она тоже коричневая, но вкусная без сахара. Сыпешь муку как манку в кипящую воду или молоко. Еще из ржаной муки стряпали кислые блины, такие толстые, пористые. Но в основном бабушка и мама стряпали блины из белой муки. Мама очень любила стряпать блины в русской печке на углях. 2-3 сковородки чугунных, успевай только вытаскивать. Ведро теста за какой-то миг. Блины любили все. А кислые блины нам приносила из Курганки бабушкина родня. В Курганке земли были неважные, из-под хвойного леса, и пшеница у них росла плохо, в основном рожь, овёс. Эти блины почему-то никто, кроме меня с бабушкой, не любил. У меня до сих пор привкус от этих блинов сохранился.

На крыше.

У нас был дом пяти стенок: то есть изба и горница. Сенок не было, а перед крыльцом или над крыльцом мама с папой сделали навес, покрыли его дерном. На этой крыше росла высокая трава. Летом я туда залезала нарвать травы гусятам, а в основном полежать.

И лежу, и смотрю на небо, на облака, какой они причудливой формы, птички летают, скворцы. И один раз пролетел самолёт. Лежишь и о чем-нибудь мечтаешь или книгу читаешь. Кажется, ты с героями уносишься вдаль, сочиняешь что-нибудь. Это была моя стихия, моя тихая гавань. Иногда от бабушки пряталась, но она все равно знала, где меня искать.

Я росла как-то сама по себе.

Про жмых и хлебушко.

До войны и во время войны в колхозе выращивали лён, рыжик, коноплю. Лен на волокно сдавали на Лёнзавод или сами обрабатывали, а из семян получали хорошее льняное масло. Из рыжика и конопли - тоже масло. Льняное масло не очень вкусное, а вот рыжиковое - рыжее, запашистое, вкусное. Конопляное масло по цвету зеленоватое, но тоже очень вкусное. Из него в основном варили олифу, добавляли туда рыжей глины, и получалась прекрасная половая краска. Масло делали на специальных заводах в городе.

Жмых привозили в деревню. Около наших ворот лежал круг этого жмыха. Самый вкусный был конопляный. Круг в виде колеса, толщиной сантиметров 30, в диаметре метра полтора, а посредине - отверстие. И вот мы, ребятишки, сидим на этом "колесе" и откалываем от него кусочки и едим. Подсолнечный к нам привозили издалека тоже, но в нем часто попадалась шелуха, а рыжиковый и льняной были невкусные. Потом к нам как-то привезли соевый жмых. Вот из него мы варили кашу. Овёс, который иногда получали немного, тоже перемалывали и варили овсяный кисель. Он такой невзрачный, белёсый, не сладкий, но зато съешь немного и сыт. Масло рыжиковое часто у нас было, ели его с картошкой.

Еще у нас на краю деревни, на задах, росло много конского щавеля. Он крупнее, чем обычный щавель. Вот, когда он цветет коричневыми султанчиками, эти семена собираешь целыми корзинками, запариваешь в русской печке, потом сушишь, толчешь в деревянной ступке и получается такая коричневая мука. Туда немного натрешь картошки - вот тебе и тесто на лепешки- дранники.

По весне, когда с полей сойдет снег, ходили с бабушкой, собирали колоски на полях. И от школы тоже ребятишек посылали собирать колоски. Их высушивали, шелушили - вот и хлебушко.

Весной в лесу.

Леса у нас в основном были берёзовые. Росла осина, много было черемухи, боярки, рябины, калины. Кое-где попадалась и сосна. Недалеко от деревни было болото, летом оно подсыхало. Прямо из наших окон было видно это болото. Тянулось оно грядой такой на 3-4 километра. Так вот на это болото и в большой лес прилетало много птиц. Птицы были: кукушки, рябчики, пичужки, сороки, вороны, грачи, скворцы и много других. В лесу было много птичьих гнезд. Перед самой деревней в основном был лес невысокий - редкий березняк, а дальше был лес покрупнее.

Ещё не весь снег сошёл, а ребятишки, мальчишки, собрались птичьи гнезда зорить, и мы, девчонки, тоже за ними увязались. Ванька Кичапин, Костя Гутов, Толька Курочкин, Иван Моисеев, Толька Чанкин, Костя Логинов, ну и мы: Маша Курочкина, Надя Гладкова, Лиза Логинова, Лиза Моисеева, Феня Зеленина, Маша Железчикова - вот, целая ватага. Вот где я увидела много всяких яиц. Самые красивые - у кукушки, рябенькие такие; ну и помельче - голубенькие, забыла чьи. Бабушка меня потом сильно ругала, а мне было интересно.

Уже появились первые подснежники. Но рвать цветы в лесу бабушка нам не разрешала. А какие были цветы - кукушкины слезки, усыпано! Кукушкины башмачки - они ведь исчезли, были такие белые цветы как ромашка, но не ромашка. Они, когда отцветут, у них бутон как вата. Мы из нее делали подушки и постель для кукол. Много было саранок, лилии, мышиного горошка, кипрея, зверобоя, кошачьих лапок, наперстянок, лютиков, адониса, аира, фиалок, василька, девясила, ириса, календулы, льнянки, ландыша, коровяка, незабудок, папоротника, паслена, подснежников, примулы, ромашки, синеголовника, сирени, сушеницы болотной, водяного перца, тысячелистника, кровохлебки, огонька, шалфея, шафрана, шпорника или дельфиниума и других цветов. Но цветы на полянках и в лесу мы почти не рвали, так 3-4 штучки. Не принято было тогда. Зато цветов было видимо-невидимо.

Игры.

Летом основная игра у нас была - лапта и прятки. В куклы мы играли в основном зимой. Кукол магазинных у нас не было, а шили тряпичные. Кусок старой ткани обшивали, пришивали голову, руки, ноги, рисовали карандашом лицо. Всякие тряпочки цветные ценились. Летом в углу ограды отгораживали себе клетку - это был наш дом. Там делали из дощечек и кирпичей полочки, куда ставили красивые осколки от чашек, тарелок, блюдцев; столик был, скамеечки, и играли. Я в основном играла с Феней Зелениной. Она была сирота и жила у приёмных родителей в переулке. Родители были совсем старенькие и больные. Я помогала ей пилить дрова, убирать снег.

А когда снег растает, подсохнут полянки, мы собирались и играли в лапту. Мяч готовили весной. Коровы сильно линяли и из их шерсти мы скатывали мяч. Катаешь, катаешь шерсть по корове, она короткая, смачиваешь эту шерсть и скатывается такой мячик. У многих были резиновые мячи, пористые. Все ребятишки разделяются на две команды, одинаковые. На земле чертится черта: одна впереди, другая метрах в 50. Берётся такая палка - лапта, а лучше всего сломанное весло. Одна команда стоит на поле, а другая перед ведущим в ряд на черте. Вот один игрок перед тобой подбрасывает мяч, ты его бьешь лаптой, он летит на поле, а ты в это время бежишь за эту черту. Если кто-то из игроков, стоящих на поле, поймает мяч и в тебя попадёт, то вы становитесь водить. А если не попадёт, и ты добежишь до той черты, то там и стоишь, пока снова мяч не бросят. Уже смотришь, как только мяч полетел, ты в это время бежишь на первую черту. Игра очень подвижная, бегать надо быстро.

Огород.

Около дома у нас был небольшой огород. Огуречник для двух гряд был огорожен частоколом из ивы. И если ива пустила корни, то зеленеет. Гряды клали из навоза, ранней весной и смотрели, как только они начинают парить, то уже делали лунки где-то в середине мая, засыпали землю и садили огурцы. Закрывали стеклянными рамами. Где был пригон для коров, убирали все до земли, копали и садили табак. У него обрывали цветы, чтобы был крепче. Осенью его убирали, связывали пучками, сушили под навесом, а зимой его рубили сечкой и продавали. Стакан - один рубль. За пригоном, в маленьком огородчике садили много гороха, моркови, немного и лук.

А большой огород был на задах. Когда мама с папой поженились, на задах они расчистили место, там была свалка (навоз, битая посуда и еще что-то), загородили, вспахали - всего соток 20 было. На части огорода земля была рыхлая - чернозём, а часть - чёрная, тяжелая. Но зато на этой тяжелой земле вырастала вкусная, рассыпчатая картошка, морковь, репа, брюква и капуста. Огород городили жердями. Мама нарубала в лесу кольев, жердей. Сделаешь ямку ломом, туда воды немного, а потом с силой туда кол заостренный воткнешь. Вот два кола рядом, см 15-20, перевязываешь их прутьями и кладешь на перевязь жерди. Ограда невысокая, 1м20см. Мы могли перелезть его с жердочки на жердочку. Копали землю вручную, лопатами. Так болела спина. При копке попадалось много красивых стеколок от чашек, тарелок, блюдец. Эти стеколки собирали и играли ими как посудой. Очень красивые они были. Сколько раз копаешь, и каждый раз что-нибудь находишь.

Огород был чистый, но где была чёрная земля, там почти всегда была трава. В сухую погоду эта земля была как камень. Там было много червей дождевых и проволочника.

Заготовка трав.

В нашей стороне росло много лечебных трав. А прямо за огородами и на полянках росло много ромашки зеленой. Эту ромашку мы собирали, сушили и сдавали заготовителю в обмен на леденцы, надувные шары, галоши и всякую мелочь, иголки, нитки. Еще заготовителю сдавали старые тряпки, кости. Бабушка моя знала много трав всяких. Я помню, что заготавливали: пижму, тысячелистник, кровохлебку, мать-и-мачеху, календулу, зверобой, кошачьи лапки и другую траву. Траву связывали пучками и сушили под навесом. Лечила нас бабушка этими травами и еще рыбьим жиром. Корень лопуха заготавливали тоже. Я тогда почему-то сильно не вникала в это дело, а надо было бы, но травы я знаю многие, также как и грибы.

Лёля.

Мамину сестру, Прасковью (Пану), мы все звали - Лёлей. Хотя Лёлей она была только Вале. Она была красавицей, статной, доброй. Жила она с нами до 1935 года, водилась со мной, возила меня на тележке, играла. Но характер у неё был своенравный. Неинтересно ей было здесь или женихов подходящих не было, не знаю.

Помню, зимой она уезжала в Малокрасноярку к отцу на санях, в кошёвке. Папа держал меня на руках, и я сильно плакала, ревела. У деда она попросила денег и уехала на золотые прииски в город Златоуст. Там она работала, хорошо зарабатывала и часто нам присылала посылки: красивую материю, ситец, обувь, сладости. Посылки богатые по тем временам. Прожила она там 17 лет и в 1950году летом приехала в Низовую.

Хорошо помню её приезд. Было столько много всяких узлов, чемоданов, столько добра. Приехала с мужем – Домарёнок Степаном, сыну Толе было 9 лет и дочери Вале 4 года. Приехали, потому что дяде Степе нужен был хороший климат и хорошее питание. Мы уже стали жить получше. Продукты у нас были общие, но лёля стала готовить отдельно для своей семьи из нашего мяса. Суп наваристый, котлеты, которых мы сроду не видали и все другое. Мама моя стала сильно обижаться и бабушка тоже. В общем до Нового года съели все запасы мяса и тогда лёля рас скандалилась и ушла на квартиру.

Она очень хорошо шила, научила и меня шить. И вот я приду к ней и помогаю ей шить, а за это она мне что-нибудь сошьёт. Потом они купили избушку через дом от нас, у Нюси Ревякиной. Тут уж я была чаще. Сильно она обижала своего сына Толю. А бабушка его жалела. Иногда лёля его даже не кормила, сажала в погреб. Толя в основном играл с моей сестрой Ниной. У дяди Степы была болезнь: цементация легких. Он много лет проработал в шахте, получал хорошую пенсию. Работать он не мог, но по дому делал все. Бабушка его очень уважала и звала Степан Емельянович. Я не помню в каком году он умер, или в 1962, или раньше, но знаю, что я со Светой приезжала в июне 1961года, он еще был живой.

Гуси и утки.

Раньше в деревнях разводили много гусей и уток. Налогом они не облагались или он на них не устанавливался. У нас как обычно было 4-5 гусих и один гусак. Уток мы разводили меньше, потому что их надо было чем-то подкармливать. Пока был жмых - кормили жмыхом пополам с песком. Только выгонишь их пасти на травку, они поедят, накупаются и идут скорей домой, сидят около ворот. А вот гусь – совсем другая птица. Ей бы была трава да вода рядом. В нашем переулке, за Яниными, было небольшое и неглубокое озеро.

От каждой гусихи яйца складывали отдельно. Если по какой-то причине ей попадет яйцо от другой гусихи, она его выбрасывала. Но это бывало редко. Бабушка помечала сразу яйца углем. Каждая гусиха, начиная с апреля, приносила по 10-14 яиц. Потом она начинает искать место, где бы их высиживать. Обычно это место у каждой было свое в горнице, в углу. Туда ставили какой-нибудь старый таз или корзинку, в них клали хорошего сена и загораживали угол тряпкой. Я не помню, сразу клали яйца или через какое-то время. Вот так все гусихи и распределялись по углам. Каждый день их надо было выводить погулять. Когда выводить, гусиха сама подавала голос. Загогочет, я или Валя бежим за бабушкой. Запах, конечно, был, но это временно. Сидела гусиха ровно 21 день. И выводились гусята, все в разные сроки.

Вот с первыми гусятами мы идем на озеро. Гусята в корзинке, прикрыты тряпочкой, рядом идут гусак с гусихой. Гогочут. Приходим. Бабушка наклоняет корзинку, гусята выбегают, и гусиха ведет их к воде. Гусак ждет, когда последний гусенок выйдет, тогда он идет последний за ними. Так и плавают вереницей. А вода еще прохладная. Гусиха их выводит на берег и показывает травку. Бабушка уходит домой, а я остаюсь пасти гусей. Кормлю гусят вареным яичком. Если гусиных яиц мало, варили куриные, и подкармливали. А к вечеру собираем гусят опять в корзинку и несем домой. Гусята, после того как вылезут из воды, отряхнутся, вода с них стекает шариками, и залезут под гусиху греться. Ни одного не видно. А гусак в это время стоит на страже, никого не подпускает. И так все семейства. Потом они уже все ходят вместе. Много пера с гусей к осени лезет. Мы собирали это перо, оно чистое на травке. Уже где - то к июлю, августу гуси сами паслись и приходили домой. Их не приходилось искать или ходить за ними.

Забивать гусей начинали после праздника Покрова дня, 14 октября. В один день забивать всех было тяжело. Поэтому все бабушки забивали гусей по очереди. Сегодня и завтра у нас, потом у других. Бабушка забивала сама. Топили русскую печь, грели воду. Вот выгребем из печки уголь, на лопате на под складывали гусей с пером, через сколько-то их вытащишь и перо хорошо теребилось. Пух теребили отдельно. Гусей почти не палили, были чистые, так чуть-чуть. Я теребила пух. Потом потрошили их и выносили на улицу, в амбар, 3-4 бабушки. Бабушка Пелагея, мать папы, всегда помогала. Старых гусих держали по 3-4 года, но каждый год оставляли одну молодую. Весной смотрели, бывает гусиха попадет строптивая. Но бабушка как-то умела выбирать смирную, покладистую. Зимой все перо большое обрезали, получался хороший пух. Подушки, а их было немало, иногда продавали на базаре. Уток мы разводили меньше.

Бабушка Пелагея и дед Анисим.

Это родители моего папы. Жили они на другом краю деревни.

Вот какой-нибудь праздник, мы собираемся, и все трое сестёр с бабушкой идем к ним в гости. С ними жила еще папина сестра, тетка Арина или Оря. У нее было три дочери: Рая, Маша, Катя и сын - Анатолий. Дед Анисим: такой высокий, весь белый, полный, голос - бас. А бабушка: маленькая, сухонькая, быстрая. Дед все что-нибудь спрашивает, а бабушка бегает, хлопочет, из кладовки в избу, взад-вперед мелькает, что-то она там таскает. Принесет маслица чуть-чуть, а дед ворчит:

- Что-то мало принесла, не жалей .

Еще идет. Супчик забеливала молоком, что мне и запомнилось, а так все как у нас: капуста, огурцы, грузди, картовник.

Вот сидим все трое на лавке, ждем. Рая с Машей мало с нами играли, а вот Катя была добрее. И потом, когда они выросли, как-то далеки были от нас. Когда стало ясно, что папа наш не вернется, мама как-то пошла к ним за помощью. И дед с бабкой сказали, что "вы теперь нам не родня". Мама говорит: " А внуки-то ведь - ваши!" Мама сильно плакала.

Когда я закончила школу и собралась ехать учиться, они в это время продавали дом и переезжали в Муромцево, мама снова пошла на поклон, чтобы хоть немного помогли мне. Ведь половина дома была папина. Они сказали: " Зачем эту дурочку (то есть меня) посылать в город. Она ведь глухая, что с нее толку,"- и ничего маме не дали. Дед был очень скупой, а может быть бабка была какая "колдунья". Как она у нас побывает, что-то похвалит, так обязательно пропадет цветок ли это, в огороде или теленок с поросенком.

Так я и уехала. А они купили дом в Муромцево и потом несколько раз меняли подоконники - они у них гнили. Пока я училась в институте, они сменили уже домов 5. Но и в этом доме, на Советской улице, меняли несколько раз подоконники. Мама с бабушкой говорили: "Это наши слёзы льются, сиротские слёзы". За все пять лет моей учёбы один раз мне пришлось у них остановиться, и мне дали помощь - небольшой кусочек сала, с ладошку. Но бог им судья, я им все простила, царство им небесное.

А тетка Оря живет в Муромцево (в1999году умерла) с дочерью Катей. У Кати была операция на сердце, и детей ей не разрешили иметь. Она с 1937года. Я была у них в 1996 году, бог даст может нынче съезжу.

Когда умерли бабушка с дедушкой, я не знаю. Когда я приехала в Низовую в 1962 году, их уже не было в живых.

Сера.

Серу варили из бересты берёзовой. Бересту собирали с дров, высушивали, мелко расщепляли, клали в глиняный горшок, добавляли сливочное масло и ставили в русскую печь томиться. Получалась серка или жвачка такая чёрная, мягкая, вкусная. Жевали её все. Очень хорошо она очищала зубы. Ещё варили серу из сосновой, еловой, пихтовой смолок. Эта сера была желтой, мягкой. Еще собирали серу на таких растениях - шкедрах. Когда они отцветали, то была такая смола, её собирали по капельке, и тоже жевали. Варили из бересты вар, которым смазывали толстые, грубые льняные нитки. Получалась дратва, которой подшивали валенки.

Еще, как летом привезут из лесу свежую берёзу, снимешь с неё бересту с корой, и под корой такой сок. Его скоблили ножом и ели. Сравнить это даже не с чем. И ранней весной собирали березовый сок.

Как мы спали.

Спали мы на полатях. Это такая широкая полка из досок, полметра от потолка. Она строилась от порога до матки - в длину, и ширину - от стены до печки. Теперь - вроде антресоли.

Полати были почти во всех домах и избах. С двух сторон - стены, с третьей- занавеска, с четвертой - залазили на полати. Стелили кошму или старое одеяло, ложили подушки, одеялами ватными укрывались. Спать на них было жестко, но теплее, чем на полу. Я с краю, рядом Валя, потом Нина, а бабушка с краю, чтобы никто не упал. Летом же спали на полу или в амбаре (сарай). Впервые я увидела кровать с панцирной сеткой, когда поступала в институт.

В горнице была деревянная кровать с периной и горой подушек. Летом, иногда, когда мама с папой были на пашне, мы спали на этой кровати.

1997 год